Елизавета Каспарова
Here,
there and everywhere.
Эпиграф:
« откуда ты, прекрасное дитя?»
Начало
одиннадцатого. Чужой, пустынный район.
Очень холодно, а путь до метро не близок.
Чтобы немного согреться, забегаю в
круглосуточный, как раньше говорили «кооперативный»,
магазинчик. За прилавком – двое: пожилая
продавщица в синем халате и мрачный
молодой человек кавказского типа, который,
опершись на витрину, исподлобья
разглядывает покупателей. Первый -
высокий сутулящийся мальчик лет 16. На
нем - косуха и кожаные штаны со шнуровкой; на
голове вязаная шапка, надвинутая на брови.
На окоченевших, красных пальцах я замечаю
огромный перстень со скалящимся черепом. За
ним стоят двое – молодящаяся дама (из тех,
что носят кружевные кримпленовые
комбинации) и скромно одетый мужчина
средних лет.
Я
присоединяюсь к компании и начинаю
раздумывать, что мне купить здесь.
-
Мне,
значит, эта… 2 пачки «Явы», потом - три
большие «Очаковского». Вон той колбасы, ага,
нарезку, нет, лучше две. А вермишели за 3
рубля нет? Ну, которая кипятком разводится?
Тогда хлеба батон. Белого. Майонеза – 2
штуки. Сухариков два пакетика. Чипсы с
укропом. Да, еще дайте четыре пластмассовых
стаканчика.
И сумку.
Пока
он это все говорит, я ностальгически
отчетливо представляю, куда и к кому пойдет
и что собирается делать сейчас это
прекрасное дитя. Подъезд сталинского дома,
где-то наверху, скорей всего неподалеку от
чердака. Накурено. Широкий подоконник,
испещренный надписями, пахнет кошками,
через грязное оконце с косой трещиной виден,
тускло освещенный козырек подъезда. Трое
таких же, как он мальчишек. Девиц, вероятно,
нет. А то бы какая-нибудь увязалась бы с ним,
«мужчины не умеют покупать продукты!», в
этом возрасте многие трансформируют
сексуальный пыл в хозяйственный. А может,
его послали, потому что он лишний? Нет, вряд
ли, стакана четыре. Там опять получается кто-то
третий-лишний. Хотя современная молодежь
имеет несколько другие представления. М-да.
Ну ладно. Ага, а мгновенная вермишель?! Нет,
не подъезд, все-таки - квартира. Последняя
комната в темном коридоре. Вытертый,
скрипучий паркет. Из комнаты «предков» –
приглушенное бормотание телевизора. «Тихо,
не топай». Двое сидят на старой, узкой, еще
детской, софе. Один толчется около полки с
дисками, нет, скорее, с кассетами. Дешевые
обои с параноидально повторяющимся сложным
орнаментом. Местами вытертые, кое-где пятна.
В изголовье софы – множество плакатов
металлических групп. Обязательно “Mettalica”
– свирепые лица, пафосные позы. И еще должна
быть гитара, видавшая виды и дешевая,
отечественного производства, зато – соло и
электрическая. Одна струна сорвана. «Давай,
Миха, поставь рубилово!», кассета
вставляется в магнитофон, какой-нибудь из
этих, сильно раздутых и вспученных, скорее
всего, «Самсунг»
или «Панасоник». Кто-то в такт музыке мотает
патлатой головой. Потом он
хватает гитару и начинает изображать «запил».
Под мрачный аккомпанемент тяжелых гитар и
яростного воя, дверь открывается и входит
знакомая сутулая фигура, сумка передается
тем, что на диване. Радостное
распаковывание сумки, прикуриваются
сигареты, пиво льется в помятые
пластмассовые стаканчики, хлеб раздирается
руками, музыка врубается, поэтому они
говорят все громче и усиленно
жестикулируют…
Соседи стучат по батареям. Родители - в
стену. Часы в дальней комнате бьют полночь.
Через
некоторое все четверо спят - один в кресле, у
окна, двое других на полу, хозяин - на своей
кровати. Сонный свет уличного фонаря
освещает их лица, в воздухе висит сизый дым,
в углу – остатки трапезы.
Где-то глубоко в квартире звонко, до
грохота, тикают старые часы…
-
Таак,- говорит продавщица. Давай теперь
проверять, не забыла ли я чего-нибудь?
-
Вроде
все на месте, -
пожимая плечами, говорит молодой
человек.
-
А вот
24 рубля, это что я тебе пробила? –
рассматривая чек, спрашивает продавщица.
Все
замирают и начинают напряженно
анализировать. Побеждаю я.
-
Чипсы с укропом! – кричу я из своего угла.
О любви.
Эпиграф:
-Я заблудилась, произнесла она, -
заблудилась, как в лесу.
-Пройдешь
немного, сказал он, - и услышишь стук топора.
Потом еще чуточку – и окажешься возле
хижины дровосека.
-
Нет, - возразила она, - возле избушки
колдуньи…
Iris
Merdoch
«Бегство
от волшебника»
***
Все
оказывается гораздо проще, чем когда ты еще
не взял очередную крепость-человека. Ты
ходишь кругами, обдумывая как – подкопом,
измором, внезапным нападением, поджогом
или отравленными стрелами ты можешь
войти внутрь и сделать ее хоть на время
своей. Проводится безумное количество
времени в прогулках по ареалам обитания,
рядом с домом, где живет обожаемое существо,
обдумываются планы переезда в этот район,
съемки квартиры в доме напротив, изучаются
маршруты и тайные дорожки.…
А потом все оказывается так просто, так
просто.… И вся эта громада, созданная из
твоего представления о человеке, вся это
блестящая коллекция отражений, теней и
отзвуков, истолкований…рушится на твою
бедную голову. А он, реальный, уже стоит
голый и такой настоящий в своей наготе, и
тут, ты обнаруживаешь, что уже довольно
давно он занят растегиванием пуговиц на
твоем платье….
***
Некрасивая,
с крупными чертами лица, Элеонора, плакала,
обхватив себя руками и раскачиваясь.
-Боже,
как я любила тебя, как любила…
Сколько любовных писем я написала тебе!
Все
это доходило как из тумана, и, рассматривая
это некрасивое милое лицо, я чувствовал, что
меня затапливает бесконечное сожаление.
Память - только теперь, с опозданием, наспех,
словно долго лежавшее на почте письмо
наконец-то нашло своего адресата,
переводила мне казавшиеся непонятными
Эленорины слова, сказанные, как я теперь
понимал, мне. И как свет от звезд, дошедшие
до меня, только через столько лет.
“В
урочный час неоцененных сцен…” проплыла
строка любимого
поэта.
–Ну почему, черт возьми, ты ничего не
сказала мне?!
Новый
приступ всхлипов. Сигарета прикуривается
другим концом. Кашель.
***
Встреча
с бывшим возлюбленным.
Оторвавшись от книги, взглянув на
вагонное стекло, увиденное -
у меня перехватило дыхание. В окне
отражался М. Со своей спутницей. Они не
видели меня, я была спрятана толпой. И
находились от меня в какой-нибудь паре
шагов. Я попыталась вырваться из плотной
толпы пассажиров, но – вот мука! – я не
смогла высвободиться. И была вынуждена
созерцать его лицо, вернее его отражение. “Станция
Парк Культуры” объявил механический голос.
Я видела, как они поднялись и направились к
выходу. Через мгновение его лицо пронеслось
в нескольких сантиметров от моего, на нем
промелькнуло удивленное выражение.
***
Ариша Потехина тихо улыбается и говорит своим
голосом с того света: « какие же все больные». Когда она
пришла в общество с обожженной до мяса шеей
и половиной лица к ней подошел
богемный тип , сторченный на кокаине, и с
восхищением сказал «Боже, как ты красива ,
Ариша!» потом рассмотрел ее как следует и с
дрожью в голосе сказал «О, как я хочу тебя!
Поедем ко мне! Сейчас же!»
***
Ночные
лица любимых. Доведенные до совершенства
грезы неверным ночным освещением. Черно-белая,
монохромная изысканность ночи.
